Поехали в область на Торусе

25 июля 1993г.
воскресенье
16-00

Поехали в область на «Торусе», чему я удивился. Жорик объяснил, что задний привод на езду по говнам не рассчитан. 

Сначала шоссейкой, потом бетонкой, а в конце проселками добрались до свинарников, огороженных колючей проволокой. В колее перед нами пылил бежевый «москвич-каблук» с Карабасом, едва помещавшимся на водительском месте.

Остановились. 

Жорик распахнул дверь, пустил в салон свежий воздух. Потарабанил на руле «We Will Rock You*», вышел, потоптался, прихлопнул дверь, направился к «каблуку».

Напряжение звенело в воздухе. Казалось, подъедут гангстеры в кожаных плащах и поменяют ящик с золотом на чемодан с миллионом.

Меня накрыло дежавю.

Кажется, подобное происходило недавно. Я видел это. Или не видел? Может, не дежавю, а каша из гангстерских боевиков, просмотренных десятками? 

Как только Жорик вернулся на водительское место, я накинулся с вопросом:

– Слушай, Жора! Ты должен знать. Может такое быть, чтобы я предвидел будущее?

– Легко.

– У меня чувство, будто… – я замялся, не зная как объяснить ощущения.

Жорик ухмыльнулся, вырвал из блокнота лист и, черкнув ручкой прямую линию, обозначил:

– Представь, время – это линия. Начало линии – первое июля, а конец – тридцать первое.

– Представил.

– В каждый момент времени ты можешь находиться только в определенной точке на этой линии. Сегодня ты можешь находиться только здесь, – Жорик вытащил из лацкана пиджака иголку и насквозь проткнул листок ближе к концу линии. – Вот тут. 

– Ага. 

– А теперь фокус, – Жорик смял листок и скатал из него шарик со словами: – На самом деле пространство не является линейными.

Жорик проткнул шарик иголкой и развернул его обратно в смятый лист:

– Иголка – это ты, и в моменте можешь находиться в десяти разных местах и в десяти разных датах. Причем везде ты будешь разным.

Жорик ткнул пальцем в один прокол: «Тут ты студент», потом во второй: «Тут ты бизнесмен» и в третий: «А тут вообще жулик». 

Я попытался представить пространство, смятое в шарик, линию времени, нарисованную авторучкой, сначала прямую, потом смятую…

Ага. Время может деформироваться. А я сам и сознание? 

– Тело в десяти точках одновременно – это понятно. А что с сознанием? Оно же во всех местах разное должно быть! Или одно?

– В верном направлении рассуждаешь, щегол. Слыхал про корабль Тесея*? В нашем случае немного не так работает. Тебе босс объяснял, что сознание к телу не привязано, парит в поле. Кхм, точнее занимает запись в таблице. Сколько у тебя тел – столько записей в таблице. Бывают сбои, когда тело подключается не к той записи. Отсюда возникает дежавю. Но это редко и за пару-тройку секунд организм передподключается правильно. Понятно?

– Ничего не понял.

– Ну вот смотри. – Жорик через проколы черкнул линии, десять по числу проколов. – Твоя сущность болтается в десяти пространствах и проецируется на этот лист. Время деформироваться не может. Можно пространство изогнуть под правильную теорию и спроецировать на двумерный лист. Понятно?

 – Примерно, – я вспомнил лекции по терфизу, где проецировалось проще пареной репы. 

– Ну вот и молодец

– Как? А дальше?

– Ничего дальше нет. Не забыл, что линии символизируют ход времени? Смотри. 

Жорик вернул ноготь в угол листа и начал вести снизу вверх по линии с двумя проколами:

– Живешь ты по этой линии, – ноготь прошел первый прокол, – и оказываешься в месте, где был тоже ты, но из другой линии.

А вот и второй прокол, но у него изначально была своя линия, вот она, поперек!

 – И что? – я сгорал от нетерпения. Разгадка где-то рядом.

– Ничего. В этой точке подключаешься к себе из другого времени, на секунду-две. А потом дальше живешь по своей линии. – Жорин ноготь уехал вверх.

Ага! А как эти пространства устроены? А сколько их всего? Сколько линий может быть в моей проекции?

С языка сорвался идиотский вопрос:

 – А ты сейчас в какой линиии находишься?

Жорик ухмыльнулся:

– В самой загогулистой.

Я замолчал, вспоминая, как наблюдал себя в песках, как страдал в комнате полтора месяца, уместившиеся в одну ночь.

Непонятно по-прежнему.

Пока делать нечего, надо подумать. Что там с загогулинами?

– До встречи со мной что делал? В самом начале этой жизни?

– Ничего. Половину жизни учил слово божие, в оставшиеся две четверти сначала я ломал слово, потом слово ломало меня.

– А потом?

– Меня сломали, – Жорик улыбнулся.

Заметив полное мое непонимание, продолжил:

– Семинаристом был, социалистом-революционером* был, комиссаром был, попутчиком был, придурком был, а потом сюда, в перестройку, которая никак не кончится с пятьдесят шестого*.

Ух, ты! Настоящий комиссар! Вот он, ломающий до основания мир насилия...

Додумать не дали. Жорик завел двигатель и с пробуксовкой по пашне устремился к свинарнику, из-за которого выехал «Москвич-Алеко*» цвета баклажан, мечта моего папы. Он на четыреста двенадцатом двадцать лет отъездил и теперь мечтал о продвинутой модели. 

До недавних пор баклажанная мечта казалась приемлемым выбором. Теперь езда на «Торусе» вызывала удивленный вопрос: «Почему на «Мерине»?»

«Каблук» подъехал к «Москвичу», пристроился позади. Дуэт выехал на дорогу перед нами, далее покатили конвоем: «Москвич», «Каблук», мы.

Я продолжил размышления. Не мог Жорка быть комиссаром. Не мог. Чтоб этот жлоб устав партии читал и выполнял? Ни за что и никогда!

Два часа, пока катались по Подмосковью и перегружали из сараев в «Каблук» зеленые ящики, я думал о революции, комиссарах, расстреливающих золотопогонников и в ту же секунду находящихся здесь, за рулем «Торуса»...

Мысли кончились. Въехали в Москву.